Казалось бы — эти слова можно записать не в строфу, они не зарифмованы и не ритмизованы так очевидно, как приведенный выше прозаический отрывок, но нет — не в строфу записать никак не получается: …Смотри, всего-навсего через год вс¸, что приходит на ум: дамбы, плавни, болотные потолки, сухие очереди АК-47, пронизывающие осязаемый, влажный ночной воздух, изувеченные трупы элегантного блистающего сталью прилавка «Starbucks» с вырванной повисшей кассой и разбитыми витринами. <...> И в каждом разделе, в каждом жанре, почти в каждом тексте автор упорно, как некогда Катон Старший в Книжный развал сенате говорил «Карфаген должен быть разрушен», призывает к тому, чтобы поэты, пишущие на нескольких языках, не боялись своего инородства и не ощущали за собой вины за уход от языка, данного при рождении. <...> Ведь «для поэзии это существование как бы «над культурой или языком» особенно актуально». <...> Лев Аннинский Свет и семя С его уходом, кажется, ушла эпоха, общим духом всесветлости осеменявшая нас. <...> В его имени — Светлан — нас окликала Болгария, в фамилии — Семененко — откликалась Украина; самые яркие десятилетия его жизни прошли в Эстонии, его «очаровал эстонский язык», в его передаче доносилась Светлан Семененко. <...> — Таллин: Изд-во «Aleksandra», 2013. до русских людей неповторимая мелодия «эстики», а эстонцы ощущали масштаб бескрайней русской души; в нем жила какая-то врожденная контактность, просветление через общение, естественная человеческая солидарность; она, эта солидарность, противостояла остервенению: в советскую эпоху — тупости идеологического официоза, в эпоху распадов — националистической агрессии; режимы менялись — душа оставалась, стихи оставались, спокойное достоинство оставалось, свет Книжный развал единства брезжил, сопротивлялся сумеркам, жил… С его уходом эпоха словно канула в тень прошлого, отошла, завершилась. <...> Через семь лет после его кончины таллинское издательство «Aleksandra» выпустило книгу его текстов <...>